Он был последним великим русским поэтом. И последним шестидесятником, вместе с которым ушла целая эпоха, полная безумных надежд и горьких разочарований. О своих встречах и беседах с Евгением Евтушенко вспоминает литературный обозреватель Jewish.ru.
К той общей боли, которая всегда возникает от ухода великих людей, у меня примешивается и личная – судьба сталкивала меня с Евгением Александровичем несколько раз. В первый раз это случилось в 1980 году, когда я, 16-летний пацан, решил показать ему, приехавшему в Баку с поэтическим концертом, свои стихи. Помнится, я прождал его возле гостиничного номера несколько часов, но он ушел гулять по городу и вернулся лишь за 15 минут до начала концерта.
«Приходите завтра в десять, хорошо?!» – сказал он мне, и вряд ли нужно говорить, что на следующий день я был на том же месте уже в восемь утра. Евтушенко пришел около полудня – после тяжелой ночной попойки, которую устроили в его честь азербайджанские писатели. Скорее всего ему хотелось только одного – спать. И он действительно отмахнулся от наседавших на него журналистов, но завидев меня, тут же пригласил в номер. Взял из моих рук тетрадку и сел читать. В сущности, читать там было нечего. Стихи были совершенно беспомощными, так что достаточно было просто пробежать глазами по строкам, чтобы составить общее мнение и высказать его в предельно вежливой форме. Но Евтушенко именно что читал стихи пришедшего с улицы подростка – проговаривал их про себя, временами возвращался к предыдущей странице.
– Ну что ж, – сказал он наконец. – Прежде всего, хочу сказать, что мне нравится застенчивая наглость ваших строк.
– Евгений Александрович, – не выдержал я. – А почему вы говорите мне «вы»? Мне даже как-то неудобно.
– Да потому что человек должен говорить «ты» только самым близким людям. Любимой женщине, например. Или лучшему другу, – ответил он. – А всем остальным, независимо от возраста, следует говорить «вы». Даже, если вы находитесь в приятельских отношениях.
Влияние его личности на меня в те дни была так велико, что я запомнил это правило и до сих пор чисто инстинктивно продолжаю ему следовать. Мне до сих пор крайне тяжело перейти на «ты» даже с людьми, которые мне глубоко симпатичны.
А Евтушенко тем временем перешел к подробному разбору каждого стихотворения: выделял «отличные, четкие строки» и затем объяснял, почему стихотворение в итоге все-таки размазалось, не вышло, утратило вложенную в него в начале энергетику. Это был мой первый в жизни поэтический мастер-класс и одновременно блестящий урок по чистоте русского языка – Евтушенко подчеркивал красным все мои провинциальные диалектизмы и вот тут он был поистине безжалостен.
Будучи смертельно уставшим, Евгений Александрович потратил два часа на чтение стихов юного графомана, имевшего наглость поймать его у дверей номера – и это многое говорит о Евтушенко как о человеке. Он вообще был неудержимо щедрый на вот такую поддержку молодой поросли, в Москве было даже такое выражение для этих его воспитанников – «евтушата». Евтушенко в итоге жестоко расплатился за эту щедрость, когда его едва ли не напрямую обвинили в смерти выпестованной им Ники Турбиной.
Да и в чем его только не обвиняли! Поэтические гурманы и снобы одинаково брезгливо морщились и когда его называли поэтом, и когда причисляли к диссидентам. «Диссидент, да разрешенный!» – чуть ли не с намеком на сотрудничество с КГБ. И само собой, почти тут же вспоминали знаменитую реплику Бродского: «Если Евтушенко против колхозов, то я – за!» При том, что у Евтушенко было множество жизненных и литературных подвигов, требовавших огромного человеческого мужества: это и первый прорыв молчания о Бабьем Яре, и поведение во время Пражской весны, и поддержка Пастернака и Солженицына. Почему же к нему так пренебрежительно относилась «высокая интеллигенция»? Вероятно, потому что и он к ней относился соответственно – никогда для нее не писал.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
levik в О банкоматах и еде
